Пт, 29.03.2024, 07:08
Приветствую Вас Гость | RSS

Литературная страничка - Авиафорум

[ Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 1 из 1
  • 1
Авиафорум » Курилка » Поэзия неба » Литературная страничка
Литературная страничка
Nice_Pussy_CatДата: Чт, 17.03.2011, 08:45 | Сообщение # 1
КВС
Группа: Администраторы
Сообщений: 2799
Награды: 2
Репутация: 4
Статус: Offline
Виталий Буняк

Эту давнюю историю в разных интерпретациях я слышал от старых пилотов. В тридцатые годы Украинское Территориальное Управление Гражданского Воздушного Флота (УТУ ГВФ) возглавлял Василий Сидорович Вареник, в прошлом шахтер, а потом партийный работник. Поговаривали, что был он большим и небезуспешным поклонником прекрасного пола. Носил добротно сшитую темно синюю летную форму с «крылышками» на рукавах и фуражке и, наверное, очень уж ему хотелось покрасоваться перед дамами и в летном кожаном реглане.

Но дело в том, что кожаные регланы по вещевому довольствию полагались только некоторой категории летного состава, как спецобмундирование, наиболее безопасное в случае пожара в воздухе.
Конечно, начальнику управления заиметь такой реглан трудностей не составляло, но надо было как-то обойти рогатки придирчивых ревизоров, ведь по рангу он к летному составу не относился. Тогда, чтобы соблюсти формальность, и появился такой документ:

"Начальнику Украинского
Территориального Управления ГВФ
В.С. Вареник

от начальника Украинского
Территориального Управление ГВФ
В.С. Вареник

РАПОРТ
Прошу оказать мне материальную помощь в сумме
900 (девятьсот рублей) и выделить 1 (один)
кожаный реглан за наличный расчет.
Подпись: Вареник.

Резолюция: В оказании материальной помощи ОТКАЗАТЬ!
Выделить 1 (один) кожаный реглан за наличый расчет.
Подпись: Вареник."

Наверное, Василий Сидорович полагал, что для ревизоров в рапорте будет главным - резолюция «отказать!». Однако, уловка не удалась, и за нецелевое использование летного спецобмундирования от московского начальства он получил выговор.

В то время носить кожаный реглан для пилотов считалось престижным, и хотя в конце пятидесятых из вещевого довольствия летного состава регланы исключили, однако еще долгие годы в Аэрофлоте вспоминали шутливую поговорку: «Мечта пилота: кожаный реглан и жена-буфетчица».


 
Nice_Pussy_CatДата: Чт, 17.03.2011, 08:46 | Сообщение # 2
КВС
Группа: Администраторы
Сообщений: 2799
Награды: 2
Репутация: 4
Статус: Offline
Виталий Буняк

Во времена пресловутого застоя добраться из глубинки в город самолетом было обычным делом. Возле каждого районного центра, а то и большого села находился полевой аэродром, на худой конец – посадочная площадка, поэтому селяне каждый день могли пользоваться услугами «малой авиации».

К примеру, от Днепропетровска до райцентра Гупаловка, по прямой - чуть больше восьмидесяти километров. Обычно летом в этом направлении был самый интенсивный пассажиропоток: по двенадцать рейсов в день туда-сюда "гупали", как шутили пилоты, неприхотливые самолеты Ан-2 и Як-12. Чего только не перевозили селяне в самолетах, вплоть до домашней птицы и живности. И разве только на одну Гупаловку?! С утра до вечера в городском аэропорту не смолкал серебристый колокол-динамик, объявляя о вылетающих и прилетающих самолетах.

…Вот и в тот день после очередного такого объявления, покачивая крыльями на неровностях аэродрома, вырулил для взлета самолет Як-12 с тремя пассажирами до Гупаловки. Своей компоновкой с верхним расположением крыла, он напоминал большую зеленую стрекозу. Взревел двигатель и после короткого разбега самолет перешел в набор высоты.
Внезапно натужный рокот двигателя прервался! Самолет, словно наткнувшись на невидимую преграду, клюнул носом, и резко пошел на снижение. Он ударился о подвернувшийся на краю аэродрома бруствер и снес шасси, поднимая пыль, прополз несколько метров на брюхе по картофельному полю. С поднятым к верху правым крылом, уткнувшись левым в землю, самолет замер.

На верхнем этаже аэровокзала, где располагались службы, и на перроне всполошились-забегали люди в форменных фуражках. Красная пожарная машина, дежурившая у перрона, сорвалась с места и уже через пару минут была у самолета. Кто-то в форме с тремя нашивками на рукаве вскочил в кабину грузовика, в кузов запрыгнули еще двое в технических комбинезонах, и машина помчалась туда же.
К счастью, упавший самолет не загорелся. Издали было видно, как пилот и пассажиры – двое мужчин и женщина – самостоятельно выбрались из кабины.
На какое-то время полеты прекратили, несколько бортов ушло на второй круг. Лишь когда машины отъехали от самолета, жизнь аэропорта пошла своим чередом.

…Грузовая машина вернулась к аэровокзалу с пассажирами рейса, прерванного вынужденной посадкой. Похоже, никто из них не пострадал. Из кузова соскочил мускулистый парень в голубой тенниске, помог слезть своему попутчику, а теперь еще и товарищу по происшествию, – немолодому уже, небритому мужчине. Тот, сухощавый и кряжистый, перекинул через плечо двойную котомку, принял от парня корзину и подошел к кабине, где сидела его жена. В меру полноватая, с побледневшим лицом, она не спеша, выбралась из машины, оправила на себе цветастую кофточку, завязала на груди платок и забрала у деда корзину.

К ним, стуча каблучками, подбежала длинноногая дежурная отдела перевозок в аэрофлотовской форме. Темно-синий, ладно облегающий костюм выгодно оттенял ее белокурые волосы, и это не ускользнуло от внимания парня в голубой тенниске, пассажира прерванного рейса.
- Вы не ушиблись? У вас ничего не болит? – участливо обратилась дежурная к семейной паре, не преминув бросить взгляд на их спортивного попутчика.
- Все нормально, - буркнул дед.
Девушка перехватила откровенно восхищенный взгляд парня, зарделась и слегка поправила прическу.
- Вы не волнуйтесь, мы вас обязательно отправим следующим рейсом, - пообещала она.

Но дед оставался хмурым и расстроенным.
Из подъехавшей машины скорой помощи выскочил мужчина в белом халате. Он переговорил с дежурной и пригласил пассажиров в здравпункт.
- Вы не переживайте, - продолжала щебетать дежурная под пристальным взглядом молодого незнакомца, - сейчас вас осмотрит врач…
И тут деда прорвало:
- Какой, к черту, врач?!.. Что это за самолеты, если они падают? У нас дома хозяйство, корова не доена, а мы застряли тут…, - дед без обиняков подкрепил свое возмущение ненормативной лексикой.
Видно, в отличие от своей удрученной жены, его не на шутку заботила буренушка, которая сейчас где-то мучилась от переполненного вымени.

В этот момент объявили посадку пассажирам очередного рейса на Гупаловку. Теперь в этом направлении вылетал самолет Ан-2.
Дед прислушался:
- Маруся, чуешь? – обратился он к жене. – На Гупаловку!.. Это ж наш самолет! – и тут же зашагал к накопителю, где собирались пассажиры.
Парень отстал, решив, видимо, с отлетом не торопиться. Белокурая дежурная, обрадовавшись такому повороту событий, быстро провела семейную пару через накопитель.

Однако Марусе, только что пережившей шок от аварии, явно не хотелось еще раз испытывать судьбу летным происшествием. Она что-то говорила мужу, дергала его за рукав. Времени до рейса почти не оставалось, и дед рассвирепел:
- «Боюсь, боюсь…»! Дома корова не доена, свиньи с голодухи, уже на все село визжат, а она боится!..
Он вырвал из рук жены корзину и решительно направился к самолету. «Погибать, - так вместе…», - наверное, подумала Маруся и обреченно поплелась за мужем.
Взлетевший самолет развернулся над аэродромом и взял курс на Гупаловку.
Повезло буренушке…


 
Nice_Pussy_CatДата: Чт, 17.03.2011, 08:47 | Сообщение # 3
КВС
Группа: Администраторы
Сообщений: 2799
Награды: 2
Репутация: 4
Статус: Offline
О подлости, Порядочности, и Профессионализме
рассказ-быль

Чтобы не сложилось впечатления о летчиках как об алкоголиках-лентяях, которые боятся прыгать с парашютом, а в свободное от водки время заняты придумыванием тупых шуток над сослуживцами, вот вам быль из былей. Смеяться здесь будет практически не над чем, хотя тема пьянства присутствует. Специфика, однако.
Кто не читал предыдущих опусов, напомню, что речь в них идет о суровых буднях пограничной авиации и замечательных людях, с которыми мне повезло служить.

Утром 5 декабря 1995 года я проснулся от жуткой головной боли, сухости во рту и тошноты. Обычно это состояние характеризовали фразой «как Кошики во рту побывали». Вася Кошик был особистом, курировавшим наше авиационное направление, зарекомендовал себя мужиком невредным и компанейским, но уж больно его фамилия с дежурной шуткой хорошо сочеталась. Накануне мы всем экипажем отдыхали на Паратунке. Это такая речка, вытекающая от подножья камчатских вулканов, горячая и несущая в себе гору полезного радона. Каждая уважающая себя организация на Камчатке имела собственную «паратунку» с банькой и бассейном. Мы, естественно, отдыхали на «пограничной паратунке».
Организовано все было на ура. По дороге в УАЗик-буханку было закуплено и загружено немеряное количество окорочков, пряностей и жидкостей для их засола, сопутствующих закусок и вино - водочных изделий. В сопровождении УАЗика-козла наша дружная компания в комплекте с парой-тройкой штабных окружных офицеров без лишних задержек доставили себя и снаряжение к месту организованного отдыха пограничников. Начали с вина и куриных шашлыков, продолжили водкой и ими же. Когда нанизывать и следить за шампурами стало некому, взгромоздили бачок с остатками курятины и заливки прямо на огонь, назвали это блюдо шурпой и продолжили отдых уже в бассейне, передавая по кругу бутылки с шампанским (пили из горла). Потом была «шурпа» и водка, потом провал в памяти, потом продолжение банкета на квартире одного из штабных, потом упертые в бока руки его жены и долгая дорога в гостиницу. Так я упивался всего два раза в жизни. Первый раз по неопытности (его я только что описал), второй – на почве «неразрешимых» семейных проблем.
Усугубляло ситуацию то, что просто уйти в полет нам не светило – сначала полет «на класс» молодого штурмана – Андрюхи Ермакова вместе с летчиком-инспектором авиаотдела округа. Дорога на аэродром и подготовка к вылету прошли как в тумане. Экипаж, презрительно-жалостливо поглядывая на ужравшегося правака (правак – правый, второй пилот многоместных самолетов), освободил меня практически от всех обязанностей, лишь бы медконтроль прошел. Прошел, погулял по холодку, полегчало. Мое рабочее место занял проверяющий, а я занял лавку в салоне, с отвращением разглядывая закупленные в преддверии Нового Года и Дня части «гостинцы» - десяток упаковок спирта, по нескольку водки, вина, шампанского, майонеза, шоколада, круги сыра, батоны колбас, коробки с яйцами, фруктами, селедочными консервами, мешки и сетки с картошкой, луком, капустой и т.д. и т.п. Голодный край – Чукотка, яйца и молоко считались лакомствами и каждый вылет в Магадан или на Камчатку сопровождался многочисленными заказами семьи и сослуживцев.
Слетали, вроде Андрюху ногами не пинали, видать успешно прошло, экипаж повеселел. Ближе к вечеру вылетели на Магадан. Работа в кабине ночью успокаивает, ровный гул и привычная «цветомузыка» на приборных панелях помогли восстановить работоспособность. Говорят, что разреженный на высоте воздух также помогает от похмелья. Не знаю, по одному разу трудно судить, но в тот раз мне полегчало точно.
Сели, зарулили в лесочек на стоянку пограничников, пособирали свои баулы – и в гостиницу при аэропорту. Из гостиницы привычной тропой мимо памятника Ан-12 – к аэропортовским ларькам, но не за спиртным, как обычно, а за кефирчиком. Есть никому не хотелось. Спали без снов и предчувствий.
Утро тоже не предвещало никаких сюрпризов. Все было как обычно. Медконтроль, завтрак – и на стоянку. А там уже дурдом и доктор со шприцем – возле самолета вывалена куча каких-то бебехов объемом на пол-боинга, стоит пара-тройка машин и возле запертого борта вьется стая народа. Вообще-то при полной заправке и штатном снаряжении грузовместимость Ан-26 2100 – 2200 кг. или 22 человека (из расчета 100 кг «на рыло» согласно приказа ГК ВВС 19-лохматого года). Но, как показывает практика, перегруза в тонну этот чудный лайнер практически не замечает. Вот две и более – да, разбег заметно увеличивается, да и высоту набирает неохотно. В тот раз мы набрали не менее 4,5 тонн, а именно: чернопогонного прапорщика с семьей и домашним скарбом, который летел служить в Бухту Провидения в райвоенкомат (за какие грехи, интересно его так законопатили), несколько неподъемных ящиков с авиазапчастями для нашей ТЭЧ, человек 10 пассажиров разной степени причастности к погранвойскам (в их числе инженер нашей эскадрильи и Дима Соснов – молодой тогда еще пилот-вертолетчик нашей же части). Все пассажиры с багажом, каждого смело можно за 200 кг. считать. Из подъехавшей черной «Волги» выскочил щупленький и шустрый попик – как потом выяснилось «командующий северо-восточным церковным округом», как их там, то ли архиепископ, то ли митрополит. Вслед за ним вылез «отец водитель» - здоровенный детина с окладистой бородищей и дьяконским басом. Он запустил лапы в недра стоящего рядом микроавтобуса и достал оттуда махонький, килограмм на 60-80 ящичек. «Куда груз ставить, владыко!»- прогудел он, держа ящик на вытянутых руках. «На землю, пока, на землю», - объяснил я ему, - «а там посмотрим».
Погрузка – святая обязанность правака, но исполнять свой «священный долг» я не спешил, ибо объем груза превышал все виданные мной ранее разумные пределы, особенно с учетом уже лежащих в салоне гостинцев. У пришедшего вскоре Георгича волосы встали дыбом, когда вся эта орава накинулась на него с требованием немедленно начать погрузку, ибо у каждого в загашнике была заветная фраза «я от ….. (фамилию вставьте сами)», которая должна была послужить пропуском на вожделенный борт. Первым командир отсек от погрузки несчастного прапорщика с семьей, вслед за ним с полдюжины пассажиров, а последним – «владыко», который приволок не только три маленьких ящичка «божественной» макулатуры, но и кро-о-охотный, килограмм на 150 колокол для строящейся в Анадыре церкви.
Тут подъехал командирский УАЗик, который увез Георгия Георгича в недра части, а обратно привез с готовым (наверху) решением – «прапорщика взять». Тихо матерясь, начали вытаскивать свой груз, чтобы разместить с учетом требований центровки мебель и прочий скарб несчастного служаки. Пока грузили, не заметили, что УАЗик снова приехал и увез Жору. Короче, за 3-4 раза вышестоящее начальство «разместило» на нашем борту всех. А что, штурвал-то не им ворочать и магаданские сопки по курсу взлета не им перетягивать, да и ответственность в случае чего, как показали дальнейшие события, тоже нести не им.
Однако взлетели, наскребая высоту буквально по метрам. Эшелон 5400 смогли набрать только к Чайбухе (по карте можно глянуть, как это далеко). Пришла пора немножко расслабиться, отключив «бортшпиона» в лице речевого самописца или «черного ящика», хотя он на самом деле оранжевый шар. Вообще-то на панели МС-61 (магнитофон самолетный) есть рычажок ВКЛ, но хитрые конструкторы сделали так, что при отрыве от земли передней стойки, магнитофон включается, даже будучи ВЫКЛ. Не менее хитрые пилоты моментально сообразили, что помимо этого в цепь питания МС включен предохранитель, выкрутив который можно парализовать не в меру самостоятельное устройство.
Погода в Анадыре, где надо было сесть для дозаправки, постепенно портилась. Когда мы вышли на рубеж начала снижения, она была где-то 300х3 (т.е. 300 метров – нижний край облаков, а 3 км. – видимость). Вернули работоспособность магнитофону.
- Анадырь-контроль, я 52156-й на рубеже начала снижения, расчетное прибытия 14.30.
- 156-й, снижайтесь на привод 1500, посадочный 08.
- Понял, на привод 1500.
Экипаж притих, я снижал нас всех в сторону Анадыря, командир задумался о своем, лишь шевелил губами, наверное, подсчитывая дебет-кредит своих финансово-продовольственных операций. Борттехник Санька Парамоненко, сгорбившись на насесте борттехника, безучастно смотрел на приборы. Гена Король – штурман инструктор и наставник Андрюхи Ермакова стоя в проходе, склонился над штурманским столиком, по другую сторону которого вовсю потел и шуршал навигационной линейкой (деревянным калькулятором) Андрюха. Бортрадист, старейший и самый авторитетный прапорщик в части, начинавший еще на Ли-2, Черняев Михаил Федорович (для своих просто Федорыч) посматривал в свой иллюминатор на всплывающие снизу облака. Монотонные будни разорвал бодрый голос бортмеханика Ильдара Рахматулина: «Командира, стабилизатора норма!» «Хорошо», - буркнул Георгич и взялся за штурвал.
Помолчали.
-156-й, Анадырь-контроль!
- Анадырь-контроль, отвечаю.
-156-й, погода за нули (т.е. за 00 минут текущего часа) – ветер 40 градусов, 15 метров, видимость 1000 метров, нижний край 150, температура минус 15, сцепление ноль-пять.
- 156-й погоду принял, заход будет локатор, контроль по приводам.
- 156-й, ваш запасной?
- Анадырь-контроль, я 156-й, запасной Певек.
Георгич подумал, пожевал губами, обернулся и поманил пальцем Гену (я подхватил штурвал). «Царь!!!» - проорал он ему в ухо, - «погода в Дыре хреновая, сядь сам, пусть молодой погуляет». Гена с Андрюхой стали меняться местами. В кабину заглянул инженер части, увидел смену состава и понимающе кивнул. «Что, погода дерьмовая?!!!!», - проорал он Парамону. Тот только кивнул.
- 156-й, привод, 1500.
- 156-й, снижайтесь к третьему 900, эшелон перехода…, давление…
- 156-й, понял.
- Влад, куда гонишь, (это уже мне), поддерни нос, дай шасси выпустить. Поддергиваю нос, скорость падает менее заветных триста км/ч. «Шасси выпустить!» «Выпускаю», - отзывается Парамон. Опускаю нос, задумчиво рулю к третьему развороту.
Царь: - На третьем, курс 98.
Я: - Занимаю.
Георгич (в эфир): - 156-й на третьем.
- 156-й, выполняйте третий, к четвертому 600
- 156-й, понял.
Жора поудобнее устраивается в кресле, берется за штурвал, слегка покачивает самолет. Мы с командиром летаем не первый год, и оба знаем, что теперь в нормальную погоду я должен убрать лапы со штурвала и наслаждаться бездельем. Но не сейчас. Я на показ расслабляю кисти, встряхиваю ими в воздухе и «мягко» берусь за штурвал. Сейчас командиру надо помогать, не мешая.
Георгич: - Закрылки 15
Парамон: - Выпускаю… Самолет медленно начинает опускать нос и слегка «вспухает»
Царь: - Подходим к четвертому… на четвертом
- 156-й на четвертом, шестьсот
- 156-й, выполняйте.
Георгич: - Закрылки 38
Парамон: - Выпускаю 38. Наш самолет-кормилец еще больше задирает задницу, теперь в хорошую погоду ВПП проецировалась бы прямо на центр лобового стекла.
- 156-й, Анадырь, (голос диспетчера напряжен) погода сто на тысячу (т.е. 100х1), временами снежный заряд, ухудшение до 60 на пятьсот метров.
- Анадырь, 156-й, погоду принял, будем садиться.
- 156-й, вас понял, на курсе, выше 50, ухОдите влево.
- 156-й, понял, 550 (здесь имеется в виду текущая фактическая высота по радиовысотомеру).
В кабине все серо, вокруг облака, в начале третьего уже заканчивается недолгий полярный день. Самолет слегка потряхивает спустившимся с анадырских сопок ветерком. Под нами Анадырский залив, на берегу которого на удалении 4 км от торца полосы стоит дальняя приводная радиостанция, невидимая из-за окружающей срани, но легко обнаруживаемая стрелкой радиокомпаса.
- 156-й, на глиссаде, левее 50
- Понял, 300
Парамон: - Командир, правый… о, уже нормально. Я краем глаза успеваю заметить, что стрелки на трехстрелочном индикаторе правого двигателя (давление и температура масла, давление топлива) дернулись и встали в нормальные положения. Тут-то меня и стукнуло, сознание еще не верило, но той самой «пятой точкой» я почувствовал, что наш экипаж вытащил «счастливый билетик» на поединок со смертью. За грудиной возник неприятный сосущий холодок.
Парамон: - Во, опять, падает давление топлива, падают обороты. Краем глаза и я успеваю заметить устойчивое падение параметров двигателя, руки плотнее обхватили штурвал.
Через мгновение реакция командира «Флюгер правому». Вот оно, началось. Эта команда разрезала наши жизни на «до» и «после». И начало подниматься в душе мутное чувство протеста. Почему я? За что? Почему на моем месте не оказался настоящий профессионал из героических летческих фильмов со стальными нервами и яйцами? Нахрена мне сдались эти ордена… посмертно? Что сделать, чтобы оказаться сейчас у себя дома, да черт с ним, хоть и в палатке на КМБ первого курса училища? Героизировать себя не буду, но страха не было. Сознание еще орало «Бля-а-а-а!!!», а руки и подсознание в которые долгие годы учебы, тренажей за партой и в кабине, полеты на тренажерах и реальные вылеты на «учебный отказ» двигателя вдолбили нужную последовательность действий, уже щелкали выключателями, закрывая отбор правому и резко уменьшая левому двигателю.
«Влад, помогай», - прохрипел по СПУ чужим голосом Георгич. Я схватил штурвал и понял, нам не справиться. Усилия под сотню килограмм + килограмм 50 на педали.
- 156-й, отказ правого, двигатель зафлюгирован, обеспечьте контроль захода.
- 156-й, понял, ниже 50, правее 100. Всем бортам, выход в эфир по крайней необходимости.
Царь: - Командир, уходим вправо, влево 20.
Георгич: - Пытаюсь, Гена, пытаюсь.
А мы и, правда, пытались, но тщетно. Штурвал уже стоял «раком» влево до упора, так же до упора была дана левая педаль. Наши с Жорой руки тряслись, из-под гарнитуры побежали первые капельки пота. Самолет с медленно увеличивающимся правым креном уходил вправо, в анадырские сопки. «Правее 200, ниже 100», - Генин голос спокоен, как на тренаже. «Запускайте РУшку», - это Федорыч. Через мгновение Жорина реакция: «Закрылки 15» «Есть закрылки 15», - дублирует команду Парамон. «Запуск третьему, Влад, держи штурвал». «Да держу же», - кряхчу сквозь зубы. Ну почему же так тяжело? В учебных полетах на отказ двигателя после флюгирования наступала лафа – чуть дашь педаль или слегка прикроешься кренчиком – и хоть час лети. Может, не зафлюгирован? Искоса смотрю вправо. Вроде нет, лопасти медленно вращаются.
- 156-й, правее 250
- Командира, крыло, стабилизатора норма! – Ильдар как луч света в темном царстве.
Командир убирает левую руку на панель запуска РУ-19, правую перебрасывает на кнопку связи, отвечая диспетчеру, и на штурвал наваливается свинцовая тяжесть. Теперь самолетом управляю я один, и любая моя ошибка будет стоить жизни мне, экипажу и полутора десяткам «заложников» в салоне. Я не просил этой ответственности!!! К черту!!! Сейчас руки не выдержат!!! Командир, быстрее!!! Сознание разделилось. Его бОльшая часть беззвучно орет матюги вперемешку с «не хочу, не буду» и «за что?», вторая часть обегает взглядом приборы, фиксируя отклонения. Крен потихоньку уменьшается вместе со скоростью. Несмотря на взлетный режим на левом двигателе самолет идет со снижением, неустойчиво покачивая носом. Еще чуть меньше скорость – и он сорвется, вывалится из потока, устремившись к мерзлой тундре. Руки отказывают. Подныриваю плечом под штурвал, встряхиваю кистями, вытираю взмокшие ладони о «ползунки». Перед глазами в 10 сантиметрах маячит непривычно большой авиагоризонт. Выныриваю, перехватив штурвал как рычаг.
Вот командир взялся за штурвал, можно «передохнуть». Отрываю правую руку. Неведомо откуда родившийся во мне профессионал со стальными яйцами уже все проанализировал, и он сейчас выключает противообледенительную систему правого двигателя, крыла и хвостового оперения, закрывает отбор – сейчас нам важен каждый килограмм тяги, чтобы уйти на второй круг подальше от земли.
- Высота 50, правее… короче, на полосу не попадаем.
- Понял, Гена.
Боковым зрением замечаю в правом окне мелькнувший в разрыве облаков кусочек земли. До неё метров 30-40, а на ней, бля-а-а, твоюмать, «бочечки» топливохранилища. С ожесточением впериваюсь в приборы, за стеклом мелькают облака. Усилия на штурвале уменьшились, и нам уже пришлось повернуть слегка вправо. Еще секунды 4-5 и выйдет на максимал РУшка, подарив нам бесценные 900 кгс тяги и шанс на спасение. Можно будет убрать шасси, а набрав метров 100 и закрылки, лобовое сопротивление уменьшится, можно будет повторить заход.
Толчок, скрежет, ощущаемый не ушами, а позвоночником через кресло, звук рвущегося металла. Успеваю обеими руками отжать штурвал от себя. Сознание суживается до черного кружочка с логотипом «Ан» на штурвале. Меня трясет и подбрасывает, через кабину летят комья снега и мерзлой земли. Сели, бля! Сколько времени требуется, чтобы от дальнего дойти до полосы?(отказ был на высоте 220 метров). Секунды, растянувшиеся в часы.
Тишина, что-то стекает из носа по подбородку и дальше на шею. Ничего не болит, руки шевелятся. Жив, отстраненно констатирует сознание. «Покинуть самолет!» - орет Георгич. Открываю правую форточку, почему-то её не заклинило, неуклюже вылезаю мордой вперёд. На обшивку над аккумуляторным отсеком падают красные капли. Сзади сопит и подталкивает меня в обтянутую «ползунками» корму Парамон. «Не толкайся!» - обиженно ору ему вполоборота. Не хватало еще мордой об землю дерябнуться. Парамон начинает ржать. Позже он объяснял, что это не истерика, просто моё обыденно-обиженное «не толкайся» представляло разительный контраст с ситуацией. Слез, принимаю вылезающего из ставшего непривычно низким самолета Парамона и остальных. Под ногами у них похрустывают яйца-киндерсюпризы, которые были куплены под заказ и для сохранности уложены справа от кресла. «Все живы?!!!» - кричит в салон Георгич. «Вроде да», - глухо отзываются оттуда.


 
Nice_Pussy_CatДата: Чт, 17.03.2011, 08:48 | Сообщение # 4
КВС
Группа: Администраторы
Сообщений: 2799
Награды: 2
Репутация: 4
Статус: Offline
ПРОДОЛЖЕНИЕ.

Весь низ фюзеляжа сплющен. Лопасти долбанного правого двигателя загнулись в экзотические ятаганы, левый отсутствует напрочь. От него осталась только красная от жара «выхлопная труба» по которой стекает, шипя, какая-то жидкость. Воняет керосином. Снег вокруг самолета покрыт разноцветными пятнами АМГшки, масла и керосина. За центропланом справа зияет здоровый разлом. Борозда в 160 метров (как намеряла комиссия), начинающаяся сразу за оградой склада ГСМ, обильно усыпана кусками обшивки, обломками шасси, какими-то агрегатами, рваными коробками и прочим хламом. Впереди в 20-30 метрах невысокий, но крутой бережок тундровой речушки, шириной метра в 2. Нда-а-а, на 50 метров ближе, или дальше, нас бы по частям вытаскивали из кабины. Ювелир Жора.
Георгич по габаритам не проходит в форточку. Выбиваем верхний аварийный люк, вытаскиваем командира. Он немедленно берет ситуацию под контроль. «Гена, ищи аварийную радиостанцию, включай, докладывай. Влад, Ильдар, ищите караул или охрану склада, там должен быть телефон или рация. Остальные – охлаждать левый двигатель, ищите огнетушители». Мы с Ильдаром уходим по «тормозному пути». Да, наша работа далеко еще не закончена. Оборачиваясь, видим, как экипаж горстями швыряет снег на шипящую трубу выходного устройства. Переваливаем за гребень сопочки, на которой размещены бочки, видим невдалеке будку-вагончик. В будке два маслопупых бойца с испугом смотрят на двух странных кадров без шапок и курток, один с окровавленной мордой. «Телефон есть? Соединяй с коммутатором», - беру я ситуацию в свои руки.
- Коммутатор, соедини с командиром. С командиром я сказал! Капитан Корнеев говорит, пограничные войска. Срочно, я сказал!
- Товарищ полковник, - награждаю я неведомого собеседника максимально возможным титулом, - докладывает капитан Корнеев, погранвойска. Только что в районе склада ГСМ Вашей части сел на вынужденную пограничный самолет. Я член экипажа. Прошу оповестить аварийные службы аэропорта и погранкомендатуру. Нет, это не шутка. Перезвоните сюда через 10 минут и проверьте! А мы пошли обратно – там женщины, дети, возможно, раненые. Всё!
«Курить есть?» - обращается Ильдар к перепуганным бойцам. Те молча протягивают пачку «Примы». Берём по сигарете, выходим на крыльцо. По повороту проходящей рядом дороги проезжает УАЗик. Бегу вслед, ору, машу руками. Меня то ли не видят, то ли мой видок не внушает доверия – левый глаз заплыл, из носа кровавая юшка. Алкаш алкашом. «Эй, братва, по очереди дежурите, один на крыльце, тормозить все машины, второй у телефона». Вытаскиваю одного за рукав из домика, тычу пальцем в сторону здоровой сопки: – «Самолет там».
Бредем с Ильдаром обратно, посасывая сырую и горькую «Приму». Холодно, болит подбитый глаз и спина. Пытаюсь идти, задрав голову, с комком холодного снега на переносице. Помогает, кровь остановилась, но в левой ноздре все распухло. В оставленной самолетом борозде видим валяющуюся целехонькую бутылку спирта из наших гостинцев. ЧуднО, самолет вдребезги, а ей хоть бы хны.
А возле самолета кипит жизнь. Невдалеке от места аварии из бутылок со спиртом, драных коробок и растущих рядом кустиков горит костер, вокруг него тусуются опустошенные, с бессмысленными глазами пассажиры, бродит с разбитой головой Андрюха Ермаков и инженер, вцепившийся в свою спину. Блистер штурмана разбит, возле него валяется огнетушитель. Найденным в аптечке бинтом пытаюсь забинтовать Андрюхину голову. Навыков никаких, бинт короткий, соскальзывает. Получается что-то типа индейской повязки, чтобы уши не мерзли. Андрюха постанывает и порывается сесть на снег. Поддерживаю его и вполголоса отчитываю: «Держись, не хватало еще яйца отморозить». По окрестностям разносится звонкий голос Ильдара «Туда не тащы, здэсь она не проходи, чо, не видишь!» Подхожу ближе и по суете и репликам понимаю, что внутри самолета раненый, завален грузом и его пытаются извлечь. Но в аварийный люк не проходит, в форточку тем более, входную дверь заклинило. Обсуждают вопрос его перетаскивания через груз к разлому в фюзеляже.
- Кто?
- Дима Соснов, ногу сломал
Возле ограды склада практически одновременно появляются пограничная «шишига» и красная аэропортовская пожарка. Взмокший Парамон тыкает меня в бок: «Беги к спасателям за ломом, дверь вывернем». Бегу, увязая в неглубоком снегу. Навстречу бегут пожарники и пограничники. На бегу спрашиваю пожарников: «Лом есть?» «Нет», - и бегут мимо меня. Медленно охреневаю, как это, нет. Возле пожарки стоит, заложив руки за монтажный пояс, здоровенный дядька в брезентовом костюме. Мчаться за орденами он явно не собирается.
- Лом есть?
- Глянь на борту.
Снимаю с борта тяжеленную железную палку, слегка сгибаясь, бреду к Парамону. Андрюха все-таки сел на снег. Рявкаю, он не реагирует. Дверь уже слегка приоткрыта. Через 5 минут при помощи лома и какой-то матери дверь выворачивают из борта. Дима громко матерится и орёт при попытке вытащить его из самолета. Жора принимает мужское решение. Пошарив под Димой, достает пузырь шампанского, одним движением срывает пробку с фольгой и сует горлышко Диме в рот. Минут через 5 Дима, давясь пузырями, выхлебал её в одно рыльце. Ждем ещё минут 5, пока общий наркоз подействует. Тем временем появляется «буханка» санавиации, из неё выскакивает и бегает, кудахча, вокруг нас полненькая врачиха. Руки у неё почему-то пустые. Гена, постучав пальцем по лбу, отправляет её за медчемоданчиком. Вытаскиваем пострадавшего, укладываем его на дверь. «Обезболивающее, потом шину наложишь,» - командует Георгич подрастерявшейся докторше. «У меня нет обезболивающего, есть только наркотики». Блин, и здесь лома нет. Медленно и тихо, как помешанной, Георгич объясняет: «Это оно и есть, доставай». Достает, руки у женщины трясутся, колпачок со шприц-тюбика снять не может. Жора берет ее руку в свою лапищу, свинчивает колпачок, так же, не отпуская руки, втыкает иглу Диме в бедро, сжимает. На пригорке показались еще несколько единиц техники. Вокруг самолета бродят какие-то темные личности. Помогать не пытаются, что-то поднимают и рассматривают. Пассажиры и мы периодически их шугаем, старший погранец отправляет «шишигу» за подмогой на заставу. Сердобольные спасатели с докторами уговаривают нас: «Мужики, ё###те, хоть 100 грамм, легче станет». «Идите на##й, со своими советами», - отзывается Жора. И в полный голос: «Пассажирам по 100 грамм, экипажу ни капли. Все слышали?» Бывалый, мудрый мой командир, как ты был прав!
К самолету подлетает гусеничный ГТС. «Поедешь с Димой», - коротко командует командир. Диму на двери грузят в кузов, накрывают чьей-то курткой, я лезу следом. ГТС мчится, покачиваясь и подпрыгивая на неровностях, Димка стонет и тоненьким пьяным голосом матерится. Я успокаиваю. Кого? Себя, его?

С этого момента героико-трагическая часть закончена, начинается рассказ о подлости и порядочности.
Сдав Диму в приемный покой военного госпиталя, я вышел на крыльцо и увидел, что водитель ГТС поджидает меня.
- Куда едем, командир?
- Обратно, к самолету.
На обратном пути попали в натуральную пробку. К месту аварии тянулась бесконечная вереница мотоциклов, «Буранов», УАЗиков и прочей техники. Были это просто зеваки или шакалы - падальщики, не знаю, не хочу терять веру в северян. Возле борта уже было пусто, не считая пограничника с автоматом. «Стой, назад». «Отстань, дурень, я за своими документами и курткой приехал». Оттолкнув бойца плечом, я полез в самолет. На удивление легко отыскал в куче хлама свои сумку (авария аварией, но хоть умыться и трусы поменять надо будет?) и куртку. Возле раздавленных шоколадных яиц на своем рабочем месте отыскал и шапку. Вышел, потрепал бойца по плечу: «Не ссы, нормально все, это мои вещи, вот, видишь, удостоверение. Просто объяснять не хотел, денек был … тяжелый». Из носа снова идет кровь. Со слов бойца понятно, что экипаж увезли в госпиталь.
В госпитале царила какая-то нездоровая суета (у меня батя – начальник госпиталя, знаю, что говорю). По коридору мимо «сбитых летчиков» постоянно носились врачи, сестрички и больные, старательно «не глядя» на нас. За полчаса по моим наблюдениям мимо нас пробежал весь наличный состав военной больницы, после чего пошли по второму кругу. Видимо сверху поставили задачу – найти хоть малейшие следы алкоголя в наших организмах, потому как нас заставили: дышать в стакан, дышать в трубку, лизать индикаторную полоску, пИсать (в баночку) и сдавать кровь. Ноль. Спасибо тебе, Георгий Георгиевич, а также нашей пьянке 4 числа и кефирному бдению накануне! Пока сидели, выяснилось, что у Андрюхи, нашего инженера и одного из пассажиров компрессионные переломы (что-то вроде сдавливания хрящей от удара) позвоночников, лечение будет долгим и нудным, но даже на летной работе можно будет восстановиться.
Отвезли нас в гостиницу, уже ближе к 22.00. Все сразу ломанулись на переговорный. К чести руководства аэровокзала должен сказать, что звонки домой нам организовали бесплатно, по 5 минут на брата. Выяснилось, что примерно через полчаса после падения лайнера, Гениной жене позвонил какой-то доброхот и конфиденциально сообщил, что её муж вместе со всем экипажем разбился вдребезги. Та в невменяемом состоянии кинулась к моей жене и уже обе – к командованию части. Командование ещё ничего не знало, и пребывало в полной безмятежности. «Какая авария, они 20 минут назад в Анадыре сели. Идите домой, мы все узнаем и сообщим». Еще через час командиру части позвонил мой тесть, услышавший сообщение о падении лайнера в новостях. «А вы откуда знаете? Я еще даже в округ не докладывал?», - удивился командир. А тем временем слух разнесся по всему городку, и в девяти семьях тихо плача, глушили спирт. Как рассказывала моя жена, пили без закуски вдвоем с Танькой, и не брало. Не то пол-литра, не то литр в переводе на чистый спирт выкушали, пока не пришла новость – ЖИВЫ. А вскоре позвонили и мы…
Пересказ дальнейшего будет долог и нуден, память сохранила лишь яркие отдельные фрагменты дальнейших перипетий. Вот так и напишу, фотокадрами.
Щелк, вспышка. Мы с Геной сидим в гостинице и вдвоем ваяем полетную документацию. Он – штурманский бортжурнал, я - справку о загрузке. Не для формальности пишем, для прокурора. Между нами открытый блок сигарет и пару раздавленных шоколадных яиц (больше жрать нечего). Вообще-то положено заполнять все это до полета, но кто ж знал… В это время под покровом ночи остальной экипаж на пограничном ГАЗ-66 приводил загрузку самолета в соответствие с моей будущей справкой. Летчики поймут, а остальным объясню, что столь плачевный исход полета пресловутым «перегрузом» не мог быть вызван. Под действием перегруза мы должны были грёбнуться на взлете или в наборе высоты. А через 4 часа полета после выработки топлива перегруз самоликвидировался, и все весовые параметры самолета пришли в соответствие с Руководством. Но, если госкомиссия в компании с прокурором нашли бы хоть граммулю алкоголя у экипажа в крови или хоть килограмм лишнего веса на борту – дальнейшее расследование будет чисто формальным. «Ошибка экипажа». Как часто мы слышим эти слова в новостях. С каким умным видом втуляют нам смазливые и тупые телеведущие байки про перегрузы, зимнее и летнее топливо, штопоры и воздушное хулиганство. Мёртвые сраму не имут… Им все равно, а живым надо дело закрыть. Пилот всегда знает документированные и недокументированные возможности своей машины. Мы тоже хотим жить, а не быть оплеванными или награжденными посмертно. И по существующим правилам тех пилотов, которые на крохотных и пыльных афганских аэродромах набивали в свои АНы по 100 человек народа, стоя, надо было сразу после посадки вести под арест.
Щелк, вспышка. За тем же столом уже сидит следователь прокуратуры – молодой старлей в зеленых погонах. Мы с Геной надиктовываем в протокол короткие и четкие ответы: «Нет… не было… не участвовал… согласно руководящих документов… в установленном порядке». Через час прокурор сдается: «Мужики, без протокола объясните, как все было, я в ваших авиационных терминах ничерта не смыслю». Выворачивает карманы, мол, диктофон не прятал. Переглянувшись, мы с Геной начинаем объяснять, увлекаемся и уже без утайки подсказываем, на какие моменты надо обратить внимание, попутно признаемся в «легком перегрузе». Рассказываем, почему перегруз – это не в счет. Прокурор осторожно интересуется: «А, правда, вы ночью ездили разбитый самолет дозаправлять. А то у вас якобы топлива на запасной не хватало, вот вы в срань и полезли». Мы с Геной начинаем неприлично ржать. Заправлять дырявую бочку бессмысленно, к тому же большинство авиационных приборов, в т.ч. топливомер при обрыве питания сохраняют последние показания. Сколько ни лей, ни в баках, ни на топливомере больше не станет.
Щелк, вспышка. Экипаж столпился на погранзаставе, где разместилась комиссия и следователь прокуратуры, возле двери председателя госкомиссии. Красный и злой после разговора с председателем Георгич объясняет нам, как и на чье имя писать рапорта с подробностями происшествия. Написали, Георгич на 7 листах, Гена на пяти, я – убористым неровным почерком – на трех. Лучше всех Ильдару – на полстраничке размашистым Жориным почерком (В «Ивановской эпопее» я писал – Ильдар с русским не в ладах) убойный рассказ «Командира, крыло, стабилизатора норма!». Смешно. Потом тоже самое с другим заголовком писали прокурору.
Щелк, вспышка. Мы курим с тем самым летчиком-инспектором, которому сто лет назад Андрюха сдавал на класс. Он вполголоса рассказывает, какие художества вытворяли на Камчатке при освоении Ан-72, даже на одном двигателе взлетали. Успокаивает нас: «Х##ня, мужики, я вижу, вы все сделали правильно. Вот только магнитофон послушаем, и сразу вам ордена навесим» (ага, с закруткой на спине, чтоб ткань не оборвали). А мы чем дальше, тем больше нервничаем. За первые полтора суток выкурили два блока сигарет вшестером (Федорыч давно бросил). А в это время неподалеку от сопки «Мария» прокуратура вместе с членами комиссии потрошит самолет, извлекая черные ящики, забирая пробы жидкостей из топливной, масляной и гидросистем, взвешивает груз.
Щелк, вспышка. Мы с Парамоном обреченно тащим из штаба Анадырского авиаотряда на заставу МН-61 – наземный брат того самого МС-61. Такое ощущение, что несешь свой приговор, ведь от этой тоненькой, тоньше лески, блестящей проволочки с нашими голосами зависит приговор комиссии. Сзади шаркает ногами дружный экипаж и полкомиссии. Георгич бурно возмущается действиями командира местного авиаотряда в купе с начальником аэропорта, придумавших байку про наш ночной рейд с дозаправкой. «Ну ты же, бля, летчик, зачем своей глупостью и незнанием матчасти позориться! Ну хотел ты от своих диспетчеров огонь отвести, придумай что-нибудь толковое, чтобы никто не пострадал». Да, в этой ситуации каждый на себя одеяло тянет, а нам суждено быть крайними.
Щелк, вспышка, часом позже. Комиссия и мы расшифровываем запись магнитофона. Сначала прослушали 2 раза целиком. Потом с остановками, с записью каждой фразы с указанием говорившего. Дико и непривычно слышать свои голоса, никто себя не узнает. На пленке НИ ОДНОГО мата! Даже Парамон, который не матюкнувшись чаю не напьется, и то слова лишнего не сказал. Только команды, быстрые, четкие, такие же лаконичные ответы. Снова и снова переживаем мы ситуацию, моя спина покрывается липким потом, руки трясутся, засовываю их между колен. Вот теперь пришел СТРАХ. Нас отпускают, молча идем курить, даже Федорыч. Одной сигареты мало, прикуриваю от бычка следующую, с трудом попадая в гаснущий огонек. Дрожь в руках проходит, спине мокро и холодно.
Щелк, вспышка. Последние кадры видеозаписи, снятой для прокурора. Парамон, покуривая, стоит на крыльце заставы. Сзади расстилается безбрежная тундра, на которой маленькой черточкой вдали чернеет наш самолет. Камера наезжает на его останки, слышен голос Парамона «Мужики, учите матчасть». Кстати, вечером второго дня Георгич тихонько пристыдил нас: «Поросята вы, хоть бы с самолетом попрощались, ведь он сам погиб, а нас спас». Командир, докладываю, я попрощался. Летом следующего года, возвращаясь из отпуска, вместе с женой через тундру сбегали к спасителю погладить его облезший серый бок.
Тут можно бы поставить и точку, но.… В ходе расследования ВСЕ отцы-командиры, щедро грузившие на наши шеи сверхнормативный груз, открестились от своих слов. Всех собак повесили на… командира экипажа, конечно. А когда комиссия официально вынесла вердикт «Действия экипажа признаны грамотными» и всплыл вопрос о поощрении, или, чем черт не шутит, награждении экипажа, один из этих деятелей своим решением вопрос замял. С резолюцией (устной, конечно): «Пусть спасибо скажут, что никого не посадили». Спасибо тебе, отец родной. Спасибо, что под аварию полчасти барахла списали, которое якобы в упавшем самолете было, а наши куртки и кожанки почему-то забыли в этот список включить. (С Чукотки вылетали в меховушках, а на Камчатке – там теплее – ходили в кожанках или ДСках).
А сослуживцам нашим отдельное спасибо. Без дураков, без иронии. Ни один из тех, кто давал нам деньги на закупку гостинцев, ни словом, ни намеком не дал нам понять, что «неплохо бы денежки вернуть». Благородство и подлость – они всегда рядом. А почему все подлецы среди командования оказались, а все рыцари среди «простых» летунов – фиг его знает, а я ответа не знаю.
Для специалистов сделаю ремарочку. Через 2 года подмосковный НИИ-11 вынес вердикт. «Разрыв мембраны на главной дозирующей игле» (это в недрах топливной автоматики двигателя). А как показали данные другого (параметрического) черного ящика, с момента отказа винт правого двигателя вышел на режим отрицательной тяги, и никакие телодвижения экипажа прекратить снижение уже не могли бы.
Кстати, в тот день упало 6 летательных аппаратов, в том числе и Ту-154 под Хабаровском, который потом пару месяцев в тайге искали, и Боинг где-то во флоридских болота, и Ми-8 в горах Кавказа, и даже какой-то Ан-2, вроде, ухитрился. Все вдребезги, кроме нас.
А Пасекова Георгия Георгиевича все-таки наградили. Хотели ему орден Мужества дать, а всем остальным по медали Нестерова. Дали командиру медаль Нестерова (остальным по фиге), и то хорошо, он больше всех заслужил. Все прошли через госпиталь, все потом летали, и Андрюха, и Дима, и даже 2 раза падавший (первый раз на Ил-14) Федорыч. А еще Георгич рассказывал, что когда мы пикировали на склон сопки «Мария» с грузом библий и церковным колоколом на борту, перед ним в облаках парил светлый образ Девы Марии с ребенком на руках, похожим на его сына. Прости мне, Господи, мой атеизм. (Это я на всякий случай ;-))

P.S. Всем неверующим могу выложить в Сети скан своей летной книжки с тем самым полетом + скриншоты той самой прокурорской видеосъемки (только Парамоненко Саня со своей заключительной фразой не вошел). У профи прошу прощения за некоторую беллетризацию авиационных терминов и фразеологии радиообмена. А причем же здесь профессионализм, спросите вы? Я думаю так, для летчика – это постоянная готовность к особым случаям от запуска двигателей, до их выключения, каждый полет, изо дня в день, из года в год. А будут эти особые случаи и сколько их будет – это как карты лягут. Но самое трудное – быть готовым действовать ежесекундно, не тратя время на размышления, но не бездумно. Ведь в наших руках – ваши жизни.


 
Nice_Pussy_CatДата: Чт, 17.03.2011, 08:49 | Сообщение # 5
КВС
Группа: Администраторы
Сообщений: 2799
Награды: 2
Репутация: 4
Статус: Offline
ПОСЛЕДНИЙ ПОЛЁТ

Стоим на рулежке, ждем освобождения взлетной полосы. Перед нашим носом, деловито гудя и торжественно «проплыла» громадина Ил-86, сизое облачко дыма обозначило место касания шасси этого огромного «баклажана».
Полоса свободна - наша очередь…
В кабине оживление, начинаем чтение предполетной карты:
- закрылки – 28…, предкрылки – выпущены…, стабилизатор – 3… ,
- Рули и элероны - проверены, свободны…
- Авиагоризонты проверены, риски совмещены…
Выруливаем на полосу под финальные фразы предполетной проверки :
- Двигатели - прогреты и опробованы…
- Табло 'К взлету не готов' - не горит…
- Экипаж к взлету – готов,
В который раз и каждый раз одно и тоже чувство переполняет меня - этого не описать… Сердце начинает биться быстрее, дыхание превращается из безусловного рефлекса в четкую осознанную процедуру.
- «я 85656, на исполнительном, к взлету готов» - улетает в эфир мой доклад диспетчеру.
- «85656 - взлёт разрешаю» слышен его ответ.
Мишка буркает: 'Взлётный' и турбины берут весь мир на свои плечи.
Их гул, перерастающий в мощный всепоглощающий рокот, теперь он уже не просто временами встревает в наши переговоры, теперь он – прима. Тормоза сняты и самолет бескомпромиссно устремляется вперёд. Наши шасси совсем по-паровозному, всё быстрее и быстрее стучат на стыках бетонных плит.
- скорость растет… 180, 200… 220, …, - Рубеж…
- Продолжаем…
- 240…, 260…, Подъём…, Отрыв… - звенит в наушниках …
Огни полосы плавно уходят куда-то вниз. Как обычно, в этот момент я всегда вспоминаю слова из песни «Надежда» и внутри меня звучит спокойный и чуть уставший голос Анны Герман «…взлётные огни аэродромов»… это как гимн для меня, как девиз, который я пронес через всю свою жизнь…
- Безопасная…
- Шасси убрать… - Сколько раз я произносил эту фразу и всегда мне казалось,
что это - волшебное заклинание, своего рода «сим-сим» откройся. И он открывался…
'Шасси убрать' - всегда звучит очень символично. Это как обрубить пуповину, между мной и Землёй. Аэропорт, строения, автомобили, оставшиеся на земле люди, физически всё ещё не так далеки от меня, но духовно я уже ушел в другое измерение и забираю с собой свой экипаж, свой самолёт, своих пассажиров. Только на этот раз, к этому празднику чувств примешивается ещё
что-то, неосязаемо покалывающее сердце. И я знаю, что это. Это последний мой полёт в качестве командира… командира экипажа… пилота … Я всматриваюсь, вслушиваюсь, пытаясь навсегда запомнить и впитать душой эти мгновения - мгновения, которые уже никогда не вернутся…
Клочки облаков сначала робко, а затем всё уверенней и уверенней стирают очертания шоссе и тысяч огоньков. Там, внизу, как всегда люди торопятся домой, спешат к семьям или на свидания, стирают пелёнки и варят макароны, заступают в ночные смены, меняют перегоревшие лампочки и признаются в любви… А мы… А мы сейчас над всем этим… нам не до них…
- 'Закрылки ноль'. Всё… Ребята потихоньку затихают, сбрасывают с себя груз сложных процедур взлёта. Начинается тихая рутинная работа экипажа.
Неожиданно выходим из пелены облаков - привет, Луна! Лунный свет скрупулёзно разрисовывает облака, превращая их в пейзаж фантастической красоты, полной загадок.
Здесь живёт сказка -сказка тех, кто навсегда пришёл в небо, поддавшись на уговоры детства.
Последние годы пробежали очень быстро, даже слишком быстро. Слишком многое изменилось в моей жизни, в нашей жизни. Путь длиной в 25 лет от летного училища до сегодняшнего рейса кажется до обидного коротким. С другой стороны, сделано многое. Выучился, стал пилотом - осуществил мечту. Женился, родили сына и лапочку-дочку. И всегда был доволен и горд собой и своей состоятельностью. Потом произошёл перелом.
Перестройка… рыночные отношения… Могучий Аэрофлот развалился на сотни маленьких осколков, искалечив ими немало душ. Странно было видеть вчерашних однокашников и коллег под флагами других авиакомпаний, других государств – ничего…, привык. Угнетало всеобщее обнищание и вечная нехватка денег. Пришлось ужиматься, затягивать брючный ремень - приспособились. Потом - развал компании, пол года безработицы с перерывами на разгрузку вагонов и строительство дач зажравшихся продажных чиновников. Потом статус новичка в другой компании, в другом коллективе. Весь путь, когда-то уже раз пройденный, предстояло штурмовать ещё раз, а как известно с годами это делать все сложнее и сложнее.
Передаю штурвал второму - Лёшке. Я его выпестовал, сделал из него «без пяти минут» командира. Я уйду - он займёт моё место – место слева. Я уйду… и буду за него спокоен.
Я завидую Лёшке белой завистью. Он еще совсем молод, живёт с родителями.
Лёшке не надо денег и его еще не интересует соцпакет. Ему нужен только штурвал и небо.
Моё небо… которым я охотно делюсь с ним.
- 'Заняли 10-600'...
Однажды по метеусловиям сидели в Домодедово. Я коротал время в кафешке, глядя на донышко опустевшей чашки кофе - причудливые картинки. По ним как-то гадают. Интересно… Боковым зрением улавливаю господина в стильном костюме. Стоит, рассматривает меня, я отворачиваюсь - ну что надо тебе – с досадой думаю я, а он не уходит. Приближается. Подсаживается. - Володька !
Всматриваюсь в лицо господина. Что-то удивительно знакомое.
-Володька, ты меня не узнаёшь? -Вижу лёгкое разочарование на его лице. Но эта улыбка, эта улыбка, она кажется такой близкой и доброй. 'Валька?'. Да, этой был мой однокашник Валька. Мы вместе с ним заканчивали летное, вместе попали на север, жили в одной холостяцкой общаге авиаотряда. Он закончил свою лётную карьеру налетав всего 1000 часов, зато перестройку встретил во всеоружии. Сегодня - бизнесмен. Да…, на фоне Валькиных успехов мне и рот открывать стыдно - мелькнуло в голове. Начал рассказывать про жену, про наследника, про работу. Послушав меня Валька как-то стих, так и сидел подперев голову руками, глядя куда-то в недра тумана. Наконец-то нам дали погоду. Мы обменялись телефонами и вшись разбежались.
Я - к своим, Валька - по своим делам.
Стук. Людка, бортпроводница картинно отвешивает поклон, подавая подносик с кофе. Благодарю её, оглядываю ребят. Лёшка уставился на Луну, о чём-то думает, шевеля губами.
Бортач Мишка включил свою 'люстру', что-то пишет. Штурман занят своими «шахматными» задачами.
Пойду, пройдусь. Я любил иногда выйти вот так, на эшелоне, в салон. Мне нравились взгляды пассажиров, особенно пацанов, скользящие по моей форме, глядящие с восторгом и завистью. Бывало, выбирал себе парнишку побойчее и вёл его к нам в кабину. Нет, нет, в кресло я его не сажал, хоть тогда катастрофа под Междуреченском ещё не произошла. Я показывал, рассказывал… Мне нравилось заражать молоденькие души небом, штурвалом. Я представлял себе радость этого мальца, сбивчиво рассказывающего соседским детишкам, как он 'вёл' самолёт.
Сейчас ночь, света в салоне почти нет, люди спят... Люди спокойны, они доверяют мне...
Через пару недель после встречи в порту Валька позвонил мне. 'Есть разговор' - крикнул он в трубку. Встретились... Я возвращался домой оглушённым. Валька предложил работать с ним. Валька предложил условия, о которых я и не мечтал. Валька предложил 'навсегда приземлиться'.
В ту же секунду зажмурившись я ответил 'ДА'. И по сию секунду я думаю и думаю об этом.
Что ж, одна из жизней можно считать, что уже позади. Жаль...
Я обретаю утраченные самоуважение, финансовую независимость и покой, но я теряю небо.
Я опустошён. Говорят, что время лечит всё. Говорят, через полгода будешь ухмыляться, вспомнив летное прошлое. Говорят..., говорят…, - говорить легко …, а мне еще пережить это надо.
Солнце «вчерашнего дня» уже давно укатило за горизонт, что остался позади нас
и лишь ярко-голубая полоса на севере напоминает нам, что где-то там уже зарождается
«новый день». Он еще только набирает силу, еще только готовится явиться нам сначала алой зарей, а потом ярким радостным рассветом и заявить всему миру, что тьма повержена и свет нового дня вступает в свои права.
Облака внизу постепенно исчезают, подо мной проглядывают огни моей страны.
Люблю летать над Сибирью... Там, на западе понатыкано городов и городишек, связанных освещенными линейками-шоссе. Там пришедший 21 век вовсю вращает свои технологические жернова. А тут еще всё первозданно. Хорошо это или плохо - но мне так нравится больше…
Снижаемся…, облачности нет и уже заметен знакомый пейзаж – за долгие годы полетов «родные пенаты» по огням, по речушкам, по редким линейкам сибирских дорог издалека узнаешь...
- ‘Иркутск-подход’ я 85656, доброй ночи.., прошел «Раздолье», занял пять семьсот.
Как-то издалека звучит голос диспетчера :
- ‘Иркутск-подход’ 85656, доброй ночи, - заход с прямой, 282 градуса, удаление 60 километров,
к третьему левым, снижайтесь до 3700.
Ну вот мы и дома, продолжаем снижаться, заходим на посадку. Начинаем исполнение предпосадочной контрольной карты.. - со стороны выглядит как коллективная молитва.
Еще бы, в авиации все инструкции кровью писаны.
- Посадочный курс – 282…, АРК-1-я - ДПРМ…, 2-я- БПРМ…,
- Механизация крыла – Выпущена, закрылки 45 градусов…, Стабилизатор – Согласован…,
- Шасси-Выпущено, три зеленые горят, кран нейтрально Фары-Выпущены…
Ну все…пора прощаться с небом. Потом останется только мечтать о небе, как тогда, в детстве...
В последний раз радиоволна несет мой доклад диспетчеру посадки:
- «я 85656, на курсе, на глиссаде»…
Посадочные огни сегодня какие-то особенно яркие –глаза режет…
В кабине повисла напряженная тишина, все предельно внимательны, слышен только голос штурмана диктующего высоту: 8 метров, 6, 4, 2, 2, 1…, Касание…
- «Переложить реверс»… Мишка отточенным движением двигает РУДы
- в плавный бег самолета, с нарастающим грохотом вмешивается дикая
и необузданная силища развернутой вспять реактивной струи.
Скорость 120 – реверс убрать, двигателям малый газ…- дальше только колесами будем тормозить …
- Я 85656 полосу освободил …
Ну вот и всё… Прилетели-сели … А с небом так и не попрощался –так и не хватило времени …Мысли унеслись куда-то в даль… Навалилась усталость…
Чтож… вот и поставил точку… вот и закончилась моя «бродячая» жизнь…
Как сквозь сон слышу собственный голос – бортинженеру выключить двигатели,
и добавил в интерком - проводникам открыть двери к трапам.
Лешка, не мигая глядя в одну точку, молча, достает из портфеля
бутылку «Белого аиста», Мишка, так же молча расставляет на своем столе 4 пластиковых стаканчика… Сорванная пробка предусмотрительно возвращается в портфель, по кабине расплывается всем знакомый аромат…
По их взглядам понимаю, что никаких моих возражений они не примут и я молчу
– понимаю, что ребята мне «отходную» устроили…
Ну… за чистое небо …
- Большой горький глоток …. Обжигает ….
Ловлю себя на мысли, что за штурвалом выпиваю в первый раз за всю свою летную жизнь… Как символично – первый стакан за последним штурвалом…
Да.., чистого неба вам, ребята. Все-таки славные мужики у меня в экипаже…
В салоне звучит приятный и спокойный голос Людки “…уважаемые пассажиры ! наш полет закончен авиакомпания и экипаж прощаются с вами …”

http://www.forumavia.ru/a.php?a=t&id=57&count=227


 
Nice_Pussy_CatДата: Чт, 17.03.2011, 08:50 | Сообщение # 6
КВС
Группа: Администраторы
Сообщений: 2799
Награды: 2
Репутация: 4
Статус: Offline
Самолёты, ликбез для журналажников
Виктор Сокерин

- Не ездят, а рулят;
- Не "наклоняются", но могут иметь (или лётчик создает ему) - "крен";
- Имеют двигатели, но не моторы (на поршневых, винтовых, Ан - 2 и пр.)
(Двигатели не глохнут, а выключаются (самовыключаются)
или запускаются, но не заводятся).(Заводятся и глохнут - на МТС).
- Работают (как ни странно ?) не на бензине (Ан – 2), а на авиационном керосине (невзрываемом при сжатии в камерах сгорания);
- С ВПП не съезжают, а выкатываются;
- У ВПП нет "обочин", но есть концевые и боковые полосы безопасности;
- Рулёжка - это "дорога", руление - "езда"...
- Выполняют развороты, а не повороты;
- Разбегаются, но не разгоняются (при взлёте);
- Посадка – не само касание, которое является только одним из нескольких её элементов, как и: планирование, выравнивание, выдерживание, приземление, пробег). Удивлю, но с высоты 25 метров и до конца пробега после приземления, всё - «посадка» (аналогично и для взлёта).
К примеру: http://www.kummolovo.ru/flying/airdynamic/flight_landing.htm
- Набирают высоту и снижаются (набор, снижение), но не … «делают снижение, повышение» и пр…
- Попадают в авиационные происшествия (аварии и катастрофы), но не в крушения;
- Рулят по магистральным (соединительным и пр. ) РД (рулёжным дорожкам);
- Не имеют «чёрных ящиков» (выдумка журналистов) -
бортовые самописцы (регистраторы параметров полёта)
всегда были ярко-оранжевыми;
- разворот – часть виража (разворота на 360 градусов);
- Лётчик (экипаж) может потерять ориентировку, в том числе и пространственную,
но не "ориентирование", как с завидным постоянством лепят СМИ.
- Летать «по кругу» - вовсе не то, что лепят журналисты.
(«круг» или «большая коробочка» в авиации – полёт для отработки взлёта – посадки, который на самом деле является полётом по прямоугольнику,
с четырьмя разворотами на 90 градусов по углам). Первый после взлёта и набора заданной высоты, второй - на курс, обратный посадочному, третий после прохода траверза ДПРМ и установленного времени (примерно 1 минута и 40 секунд), четвёртый - для выхода в створ ВПП.
- Вообще - то крыло у самолётов - одно, два - полукрыла, либо, 2 плоскости.
- Шасси выпускаются и убираются, и - никак иначе (не опускаются, выдвигаются и пр.)
- После сруливания с ВПП выключают двигатели не от того, что кончилось топливо, а с целью его экономии (тягач расходует его примерно в 100 раз меньше);
- Тягач их буксирует, но не тащит, и на стоянку закатывает, а не заталкивает.
- Имеют назначенный (межремонтный) ресурс на всё. Превышение ресурса категорически запрещено;
- На взлёте и посадке выпускают механизацию с целью сокращения длины
разбега (пробега);
- Летают на эшелонах (по трассам), на высотах - в районе аэродрома.
Удивлю, но выше высоты перехода все летают по стандартному давлению – 760 мм. рт. ст., которое переставляют на высотомерах в кабинах на давление аэродрома посадки при снижении до установленной высоты, соответствующей эшелону перехода.
- Эшелоны - занимают (освобождают);(а не "залазят" на них).
- Всю жизнь попадали просто в «болтанку», ставшую вдруг – «турбулентностью»;
- «Налёт часов» – «масло масляное».
- У самолёта есть максимальная посадочная масса. Когда журналажник лепит,
что самолёт три часа летал над аэродромом, а "лётчики типО думали - что делать ?",
так и хочется сказать: - Да нихера они не думали ! Шасси не убрались,
выпустили их обратно, да и кружили над аэродромом, чтобы просто выработать
топливо для обеспечения допустимого посадочного веса.
" Чо там думать - трясти надо...."

К примеру, у Ту - 22М3 максимальная взлётная - 124 тонны, а нормальная
посадочная масса - 78 тонн, вот и весь фокус...

- Диспетчер на военном аэродроме вовсе не то, что в аэропорту;
(у военных диспетчеру соответствует – руководитель полётов).

- Про угол атаки, поляры, фокус самолёта, элероны, элевоны, интерцепторы, руль поворота, руль высоты, а также, про помпаж, флаттер, бафтинг, шимми, и пр. – не пишу, всё равно не запомните… (даже если и покажут, и расскажут).

На форуме Ейского ВВАУЛ я "комментировал" одну, в общем - то и неплохую статью о лётчиках, но в ней журналист раз пять упомянул "рукоять" управления, на которую он то смотрел, то ему эту "рукоять" дали подержать. Впечатление, что перед этим он писал о железнодорожниках или слесарях. Возможно, у кувалды или молотка и "рукоять", но в самолёте это - ручка управления...

Любой лётчик, по одной фразе (или по одному слову) того, кто допускает подобные «ляпы» сразу понимает, что «имеет дело» только с «околоавиационным» человеком, и - не более, как бы тот не пытался «блеснуть» своими «познаниями» в авиации.

P.S. «В тумане не летают, в нём – убиваются».


 
Nice_Pussy_CatДата: Сб, 26.03.2011, 16:29 | Сообщение # 7
КВС
Группа: Администраторы
Сообщений: 2799
Награды: 2
Репутация: 4
Статус: Offline
"БЕЛАЯ КОСТЬ"

Среди, идущих в одинаковой, лётной, форме лиц лётного состава полков "тяжёлой" авиации, их всегда можно было безошибочно выделить, по наличию в руке, почти всегда достаточно потёртого, брезентового портфеля, "шедевра" некожевенной промышленности СССР.
Обладатель портфеля - штурман, которого, шутя, называли "белой костью" или "интеллигентом".
Лётчики на меня, вероятно, обидятся, но вынужден "сознаться", что, интеллигентами, представители этой профессии, были значительно чаще, нежели лётчики. Если, с училища, мы шутили, что принимают в лётчики - "по здоровью", а спрашивают - по уму", то штурманов, вероятно, принимали сразу - "по уму". Насколько мне известно, сначала, «на заре авиации», из любой группы здоровых мужчин, в штурманы набирали тех, у кого было более высокое образование, все остальные шли в лётчики. Как правило, более начитанные, более эрудированные, с, несколько иным, складом мышления, они составляли некое "сословие", более дружное и сплочённое, чем лётчики, более внимательную и терпимую друг к другу. Подавляющее большинство пилотов это понимало, но признавать - не хотело!
Портфель! Для штурмана - это не просто принадлежность к лётному обмундированию. Портфель, как мне казалось, штурман считал вещью почти одухотворённой. Без крайней необходимости, он с ним никогда не расставался, так как в нём хранились труды его многих вечеров и ночей, расчёты «всего и вся», на все случаи жизни. Ветераны этой профессии говорили, что раньше, всё, что нужно, у них было в голове, к концу службы "все знания" находились только в портфеле.

В 1983 году я был назначен заместителем командира эскадрильи.
Штурманская группа экипажа была своеобразной. Если штурманом стал (по должности) помощник штурмана эскадрильи, Попов Пётр Алексеевич, то вторым штурманом, (по штату) не простой штурман - оператор, как во всех других экипажах эскадрильи, а штурман «свободного отряда», Димов Олег Павлович.
В полку было шесть штурманов - выпускников "морских" училищ. По причине нехватки (недостатка выпускников штурманских авиационных училищ) они были направлены для прохождения службы в авиацию. Насколько я помню, все они отличались высокой подготовкой и без особого труда "переквалифицировались" из "морских" в "авиационных".
Одним, из этих, шестерых, был Пётр Попов. И Попов и Димов были штурманами первого класса, подготовленными ко всему, что было предусмотрено курсом боевой подготовки.
Каждому штурману первого класса, для его подтверждения, в течение года нужно было выполнить 10 маршрутов с места штурмана экипажа. Так как, их, первоклассных, в экипаже было двое, (они, совершенно равнозначно, могли летать с любого штурманского места) соответственно, я, для двоих, должен был слетать 20 маршрутных полётов.
Благо, керосин тогда никто не считал, вылетов на "боевую службу" в плане на год было много; если не было необходимости, либо мне, либо одному из моих штурманов - ниструкторов, кого - либо проконтролировать, что, как я написал в главе "Перегонцев", в нашей, "второй" очень высокоподготовленной эскадрилье, было достаточно редко; то, можно сказать, что мы летали "в своё удовольствие".


 
Nice_Pussy_CatДата: Вс, 03.04.2011, 18:33 | Сообщение # 8
КВС
Группа: Администраторы
Сообщений: 2799
Награды: 2
Репутация: 4
Статус: Offline
Рассказ о небе...

Люблю смотреть на небо. Оно как человеческое настроение – когда хорошее, то безупречно однотонное, а когда плохое – всегда разное, всегда необычное и сложное в своей гармонии. Люблю. Просто сижу на подоконнике и смотрю через стекло окна на крыши домов. Они почти всегда пустые, но я-то знаю, что значит – быть на крыше, я много знаю о них. Я знаю, каково это – сидеть на согретой солнцем кровле многоэтажного дома и слушать, как под тобой происходят чьи-то жизни, как кто-то ссориться, кто-то радуется жизни, и никто не знает, что над всем этом – ты, как негласный властелин мира – сидишь на крыше.
Ещё на крыше хорошо танцевать вальс – с кем-то или в одиночку, просто кружить, беззвучно отсчитывая мерные шаги. И очень хочется закрыть глаза, чтобы почувствовать всю эту остроту – кружение над пропастью, что может быть символичнее?..

Но я теперь не ищу удовольствие в посещении пустых крыш, не ищу партнёров по безумным танцам. У меня есть ты. И мне хочется верить, что я живу ради тебя.
Но моё настроение – идеально серое. Оно среднее между радостью и горем. Ты ушёл от меня миллиарды секунд, минут и часов назад. Ты просто исчез, оставив горячий след в моей памяти и душе. Поцеловал меня на прощание – почти небрежно, как будто, мы встретимся через минуту, час, день… и ушёл… Ушёл.
За время твоего отсутствия я повзрослела, как может взрослеть только человек, потерявший самое дорогое, что у него есть, если только он вообще сможет оправиться от этой потери. Я оправилась и постарела, от меня ушла моя красота, потому, что она уходит с годами, особенно, если её не поливать счастьем. Я стала умнее. Я осознала все свои ошибки, увы, уже поздно исправлять их, глупо даже надеяться, что это осознание мне вообще когда-то пригодиться. Но я осознала, я стёрла внутри себя все шероховатости и нескладности наших отношений – о, наши чувства были идеальны, они и сейчас идеальны, но если бы ты мог слышать меня…
Я в отчаянии, потому что тебя нет рядом. У меня есть всё, что нужно для жизни – о нет, это не деньги или материальные ценности, я просто точно знаю, что я способна выжить, что я способна всё пережить, что я никогда не упаду так, что не смогу сама подняться… Но у меня нет тебя. И мне не хочется ничего доказывать этому миру, потому, что ты ушёл, ты не слышишь меня, ты не видишь меня… тебя нет.
Я не знаю, что случилось с тобой, почему ты однажды просто ушёл, оставил меня… Я не хочу знать причины, мне страшно думать о смерти, но тебя нет, и прошло уже так много времени… Остаётся просто смириться с мыслью о твоём уходе, как бы горько и невообразимо это не было.
Все эти долгие года с того момента, как ты ушёл, я живу… Живу не ради мысли о твоём возвращении, живу просто мыслями о тебе, воспоминаниями о тебе.
Человек увядает, когда у него забирают способность мечтать. Но даже я, отчаявшаяся от жизни, жизни без тебя, мечтаю. Мечтаю, что – все долгие года, после твоего ухода – один миг, что ты вообще никогда не уходил, мы просто – юные возлюбленные, которым даже маленькая разлука – целая жизнь. Мне нравится думать о том, что я по-прежнему молода и красива, а главное – что ты рядом, просто ты покинул меня ненадолго, а завтра мы обязательно встретимся… Всего несколько часов ожидания… всего несколько часов…
И я засыпаю, думая об этом. Потому что только так я могу избавиться от мыслей о том, что больше никогда не увижу твоих прекрасных глаз, что больше не смогу прикоснуться к тебе… О, я готова быть самой лучшей, самой нежной, самой покорной, я на всё согласна, только бы проснуться, понимая, что ты – рядом, что разлука с тобой – ничтожна, что в расставании нашем – нет трагедии, потому что мы всё равно вместе, мы всё равно рядом… И ты по-прежнему любишь меня…Так сон закрывает мои веки и я засыпаю, я вижу чудесные сны. Сны – об огромном голубом небе. Голубом, как светлый сапфир.

Утро. Я снова иду по улице. Я иду и верю, что всех этих безрадостных лет не было, что любовь просто вскружила голову мне, семнадцатилетней девушке, что я настолько люблю тебя, что не могу и дня прожить одной…
Я вижу знакомый поворот, знакомое здание, знакомые ступеньки… Я закрываю глаза в каком-то внутреннем трепете – пусть я обманусь, но это самый приятный момент дня, в нём нет досады, я вообще не могу испытывать досады, когда думаю о любви к тебе, я настолько тебя люблю, что мне ничего не страшно, любовь к тебе есть во мне и я верю – есть и ты…
Я открываю глаза и понимаю, что стою на крыше дома, что передо мной – огромное небо, но это ещё один мираж, и мне не страшно ступить вперёд. Потому что всего этого – нет, и мне не стыдно за очередную ошибку… Я делаю шаг, лечу… и сквозь фантастический мираж из проносящихся мимо этажей, я вижу нормальную жизнь, и мне 17 лет, и передо мной – ты, и мы расстались только вчера. Все проблемы уходят, глупые и безумные переживания мгновенно уходят, только этот трепет, вместе с нахлынувшим вдруг чувством безграничного счастья, остаётся. И я стою и смотрю тебе в глаза – большие, как небо, голубые, как светлые сапфиры, и я… не могу ничего сказать. И глупо объяснять, что за эти миллиарды секунд, минут и часов, я повзрослела и осознала всё, что теперь я буду чище, лучше, потому что я люблю тебя… Я тебя люблю.

А ты смотришь меня, не понимая моей улыбки и моей внезапной нелепой пылкости…Погибший, исчезнувший, оплаканный тысячи раз в моей душе за эту разлуку, ты рядом, и мне больше всего на свете хочется поцеловать тебя и сказать, что я чувствую сейчас, не боясь затереть повторениями эти слова, потому что они оправданы в эту минуту, как никогда, поэтому…
- Здравствуй. Я люблю тебя. Я так рада, что ты вернулся…


 
Авиафорум » Курилка » Поэзия неба » Литературная страничка
  • Страница 1 из 1
  • 1
Поиск: